В фильме «Пастораль» Отара Иоселиани героине Наны Иоселиани, девочке лет 12-13, старшие задают риторический вопрос: Кто поможет заблудшей козочке? (вопрос, конечно, подразумевает имманентное наличие волка). Со свойственной своему возрасту мудростью Нана отвечает: «Хозяин сам найдет козу» (!). Ответ отличает сверхобобщенная экзистенциальность и онтологичность. Нам лишь следует довериться ему, поверить в то, что «у вселенной есть хозяин», и в этой вселенной ничего принципиально плохого происходить не может – этому учит нас «Пастораль» и, наверное, все выдающиеся религиозные и философские тексты.
На все то, что касается нации и национальностей, существования общественных классов, судьбы человечества – т.е. феноменов того масштаба, в играх и развитии которых мы, люди, обладаем лишь ролью исполнителей судьбоносной воли (а неизбежность этих прекрасных игр мы способны оценивать лишь исторически, «постфактум»), мы должны отзываться лишь формой наиболее возвышенной веры – бесконечным и безусловным их приятием.
Таким вот образом, совершенно неожиданно для нас, с головокружительной скоростью развеялось то, что бессмертным монстром нависало над всем миром – советская реальность. Так обратилась в предмет всеевропейской ругани воспринимавшаяся ранее как источник всей западной цивилизации нация, поскольку она не нашла в себе сил для обновления и, будучи обуяна гордыней за свое прошлое, утонула в неуемном стремлении потреблять (так печально завершился миф о Греции). Так исчез в западном обществе «готовый к самопожертвованию» рабочий класс, который должен был придушить империализм в своих революционных объятьях. Вопреки всякому рационализму носителем сознательного революционного импульса стала альтернативная интеллигенция. Также примером неожиданного поворота судьбы стал «феномен новой коммунальности» – анонимное пространство Интернета, в котором вскоре, наверное, вовсе будет упразднено личностное начало (на что и возлагало надежды человечество в течение двух последних столетий). Все это Хайдеггер, приходя к выводу о безрезультатности коммунальных попыток (не на индивидуальном уровне) перебороть уготовленную судьбу, и назвал «судьбой экзистенции».
Короче говоря, в такой отчаянной путанице и в окружении «сюрпризов судьбы» живет ныне человек, большинство же пребывает в восторженном ожидании этих самых сюрпризов. Но странная эта неотвратимость все же не дает ему права на то, чтобы расслабившись превратить в главное дело своей жизни либо сплетничание об этом явлении, либо восхищение или возмущение им. Он не имеет такого права, так как существуют территории «человеческого» масштаба, более пригодные для реализации шансового умственного потенциала. Такие, где его способность к анализу и возможность проникновения в феномены и осознания (хотя бы частичного) их сути могут привести к конкретному результату. На такой территории обязанностью человека является осуществление указанных выше способностей через полную мобилизацию своего таланта, ума и духа и, тем самым, приведение своих действий в соответствие с требованиями истины.
Такой, хотя бы частично, доступной для человека территорией является социальная среда его существования, которую мы называем культурным пространством – со своими институциями, органами, коммуникациями. Этот сложный организм стоит на службе непосредственного «благосостояния» человека, защищая его от холодной агрессивности природы и яростной агрессивности инстинкта. Но само понятие «благосостояния» является сложным и многослойным, ибо под ним вовсе не следует подразумевать обжорство, выпивку, развлечения, неумеренную «гулянку», ажиотаж, секс, сплетничание и даже спокойную комфортную жизнь – как нам кажется в начале жизни (а для многих эта иллюзия служит ориентиром в течение всего их существования). «Благосостояние» для сегодняшнего цивилизованного человека – это шанс жить целенаправленной творческой жизнью: в мышлении, чувствах, взаимоотношениях. Иначе говоря, непрерывно обновляя свою личность и постоянно переоценивая ценности, что прежде всего предоставляет ему шанс преодоления рутины – первейшего культурного монстра. Для поддержки этого внутренне благородного человеческого стремления сама культура выработала в своем чреве собственные антитела, такие механизмы, которые предотвращают ее превращение в «рутинное зомби» – и таковыми являются формы современного искусства.
Современная государственность требует глубокого понимания этого принципа и управления страной в соответствии с этой концепцией.
Несколько лет назад, беря интервью у председателя правительства земли Северный Рейн-Вестфалии Юргена Буссова, я спросил его: «Нам известно, что государство – это орган защиты законодательства и законности, и его задачей является реализация максимальной стабильности на территории социальной сознательности. Почему же тогда оно выделяет государственные субсидии и иную экономическую помощь для поддержки современного искусства, которое фактически занимается субверсией, дестабилизацией и деконструкцией норм всех устоявшихся вокруг нас формаций (социальных /политических/ этических)?»
Ответ Юргена Буссова был таким: «Бинарность, которую внутри государства создает современное искусство, как раз и является той напряженностью, которая поддерживает государственное здоровье. Естественная маргинальность относительно государства современного искусства, его постоянные попытки не допустить образования пределов и прочных территорий на пограничных участках, создают ту ситуацию, которая не дает нам возможности жить спокойно и противостоит сонной рутине. Интерес народа к современному искусству (я имею в виду здоровый интерес, а не маркетинговые страсти) указывает на его затаенное стремление не удовлетворяться лишь тем, что извне предлагается ему ограниченными во времени и пространстве пограничными культурными формами и жизненными правилами. Такие устремления народа указывают на высокий уровень его самосознания, являются признаком сознательного государства – и поэтому в высшей степени ценны. Усилия государства по осуществлению стабильности и высокой защищенности отнюдь не должны мешать тем сдвигам, которые служат переоценке человеческих ценностей, т.е. бесконечному расширению сознания».
Это интервью государственного служащего является хорошим примером весьма общего и прогрессивного мышления.
В современном государстве главную роль по созданию эмоционально-ментальной альтернативы государству играют училища искусств. Среди них и школы визуального искусства, выполняющие основную функцию в создании упомянутой выше благотворной напряженности.
«Академия художеств – опасное место для государства, и разумное государство знает, что оно в этой опасности нуждается».
(Девиз (мотто) Академии художеств)
«Какая Академия художеств нужна нам сегодня?» – так сформулировало этот вопрос актуальное грузинское культурное сознание. В западном контексте он звучит как абсолютный нонсенс. Современное искусство – западный продукт, и западники совершенно естественным образом (следуя внутреннему голосу) понимают, что от академии требуется, как следует к ней стремиться, и взаправду наблюдают за этим феноменом с надеждой; именно с той надеждой, которую когда-то возлагали на религию, науку и вообще на культуру (я имею под ней в виду общую форму сознания). Нашей же проблемой является то, что мы рассматриваем современное искусство только снаружи, а ее глубинная суть (кратко обрисованная в начальной части этой статьи) нашему обществу совершенно чужда. Идея преодоления языка, культуры, «человека» и вообще любой формы сознания является для грузина такой абстракцией, что он пока не способен воспринимать даже внешние черты ее духа. У нашего общества, нашего народа никогда не возникала реальная ностальгическая боль по выходу за пределы территории признаков и форм.
Никакой интеллектуальный дискурс (если его так называть) в Грузии к этой цели не стремится и остается в рамках погружения в культуру и удержания в ней. Что в принципе может подразумевать лишь стремление к «качественному улучшению существующего».
Какая академия нам нужна? Этот вопрос сводится к другому: понимаем ли мы, чему служит современное искусство?
Перескажу вам шутку Бориса Гройса, которая, как он и охарактеризовал ее мне со своим неповторимым юмором, касается как раз той трансформации, которой подвергаются тенденции современного искусства при попытках их внедрения в Россию. Представим себе, что где-то в далекой стране аборигенам в руки попала зубная щетка без объяснений правил ее употребления – необычный и довольно-таки привлекательный предмет (хотя бы на вкус аборигенов). Сперва они удивятся, немножко поразвлекутся с ней, потом попытаются использовать ее для чего-либо – наиболее вероятно, для почесывания спины. Так они начнут чесаться ею, а затем возьмутся за улучшение «потребительских свойств» этого предмета: приделают к ней длинную ручку, возможно, укоротят щетину и т.д. Короче говоря, приладят к своему представлению о потребительской ценности этого предмета.
Вот так и обучают в бывших советских художественных академиях – согласно представлениям о том, чему должно служить то смешение и хаос (по их мнению), которое и называется современным искусством. С учетом этих представлений и настраиваются «структуры» нынешних учебных институций в сфере искусства, «методология» обучения – вот таким образом... И настраиваются они совершенно честно, в соответствии с представлениями о предмете. И когда честность педагогов должным образом не ценится, то те искренне огорчаются, ибо не понимают и никогда не смогут понять, почему «свихнувшаяся» молодежь относится к ним столь несправедливо. У нас никто – исходя из внутренней потребности и боли – не доходил до того «духовного величия» современного искусства, которое и лежит в ее основе и о котором я упоминал в самом начале. Если дух рождается и становится мотивацией действия, тогда форма, структура, методология формируются и находят себя сами, органично и естественно (так происходит и с творчеством самих художников). Так случилось в Дюссельдорфской академии, привилегия которой состоит в том, что она обладает как экономической, так и духовной возможностью притягивать к себе наиболее передовые силы – те, которые являются носителями этого духа (а это главное!).
Сегодня самый актуальный для нас вопрос таков: оторвались ли мы от нашего далекого и близкого прошлого – от переделанных и прилаженных к нашим нуждам зубных щеток. Осознаем ли мы, что оформлявший наши визуальные иконы «гранд нарратив» ныне полностью упразднен и сейчас для всех (!) настало время нести бремя прекраснейшего (!) недетерминированного вопроса – он ведь и есть наш общий клад, лежащий за пределами любого возраста и статуса. Мы должны показать всем полностью развернутое сегодня и отныне пространство и сделать так, чтобы все его полюбили – вот в чем состоит наша задача (!), а вовсе не в интеллектуальном (или ином) насилии над теми, кто стоит рядом.
Для рождения и утверждения – в нашем сегодняшнем контексте – нового, здорового и виртуального, мы должны (!) бросить новорожденного в воду и в этом открытом пространстве он должен научиться плавать за счет «истерических» и «отчаянных» телодвижений. Только так может быть достигнут тот совершенно аутентичный результат, который смог бы приблизить нас к истокам современного искусства.
Без ношения этого поэтического имиджа, без желания совершить столь возмущающее душу движение произойдет лишь смена одной системы на другую и одной пустой формы на другую – одну зубную щетку заменит другая.
Самоотверженное усилие по сжиганию мостов и есть то всеобщее, которое ни на одном этапе не должно быть понижено в звании и смысле. Только так мы сможем возлюбить то, чего не видим, что находится за горизонтом, что пытается окинуть взглядом современное искусство. И только такой пафос может создать адекватную нашему времени Академию художеств.
Статья для публикации подготовлена при поддержке регионального представительства фонда Генриха Белля в Грузии. Взгляды и соображения, высказанные в ней, могут не совпадать с воззрениями фонда.
