Глава первая:

Политика

«Пока в коммунальном пространстве будут существовать связанные с материальной выгодой или властью персонально-инстинктивные интересы конкретных людей или групп, будут существовать и логико-психологические механизмы осуществления этих страстей внутри общественных взаимоотношений. Их цель – присвоение, распределение, перераспределение. Единство этих механизмов называется политикой».

Георг Файнл

Упомянутые в данном отрывке «основные страсти» практически обуславливают экзистенциальную мотивацию огромного большинства всего человечества вплоть до того момента, когда это наваждение нейтрализуется физико-психологическим бессилием. Политика является формой тотализации/реализации центральной страсти всех подверженных этому наваждению – во всех временных отрезках и проявлениях жизни: публичных, интимных, духовных и материальных.

Добавление к упомянутому наваждению разумного начала формирует идеологию, становящуюся проводником конкретных интересов в хаосе политических страстей.

Факт наличия политического сознания является аутентичным подтверждением нахождения человека в рабстве у себя самого.

Сегодня грузинское сознание обладает единственной формой всецело политизированной, и затмевающей собой весь горизонт, реальности. И это весьма печальное рабство!

Социальные раны и вызываемая ими боль  

Общество, со всеми своими признаками, представляет собой организм (тело), который преследуют и, как всякому организму, угрожают различные ранения и недуги. В случае повреждения общественный организм не поспевает за ходом времени и зачастую принимает уродливые, а иногда и неприемлемые формы. Поэтому за состоянием его здоровья необходимо внимательно следить, принимая против возможного заболевания превентивные меры, а в сложных случаях решаться даже на хирургическое вмешательство. Эффективность этих действий в значительной мере зависит от медиа – от того, насколько они сами здоровы, разумны и способны руководствоваться государственными интересами и целями.

Поразившие нынешний грузинский общественный организм самые тяжкие заболевания носят наследственный характер – притом что их диагностирования/осознания не происходит, так как эти наследственные недуги воспринимаются нашим обществом как практически здоровые состояния. Несмотря на то что вызванные ими эксцессы поглощают громадные психоэкономические ресурсы, они возбуждают у нас лишь простодушное удивление, становясь причиной наивного шума, причины же драмы остаются принципиально неустановленными, а лечение откладывается на неопределенный срок.

Вывод организма из невидимых состояний, являющихся следствием тех самых наследственных болезней, – дело философов, культуры, социологов, психоаналитиков и психологов, т.е. интеллектуальных сил, лучше других осознающих, что причины таких заболеваний кроются в историческом прошлом.

Но за проведением исследований, диагностики и анализа должен последовать куда более важный шаг – осознание медиа обязанности(!) транслирования добываемых упомянутыми специалистами материалов с научного языка симптоматики и диагностики на язык публичного пространства с дальнейшим распространением и утверждением трансляции на общественную территорию путем ее стойкой фиксации в общественном сознании.

Вот такая ценностная медиа помогает обществу не только одолевать наследственные недуги, но, наряду с этим процессом, утверждать новые морально-этические ориентиры и находясь в ситуации господства либеральных ценностей,  внедрять в пространство преисполненный жизненной силы категорический императив витальной формы.

Именно с этой целью, вот уже в течение более чем полувека западные медиа внедряли, популяризовали и превращали в форму публичной саморефлексии/самолечения психоанализ и множество его разновидностей. Именно он принес большое облегчение тяжело нагруженной психике западного человека, поставив его на ноги и превратившись в его путеводитель на пути к высшей цели – «неизвестному грядущему» (неоднократно упомянутому мною ранее).

Жажда такого грядущего и внутренняя тяга к нему составляют часть той невысказанной и прекрасной грусти, которая является главной духовно/позитивной характеристикой европейской и вообще западной интеллектуальной молодежи;  грядущего, устремление к которому наиболее всего сталкивается с указанными наследственными болезнями.

Грузинская пресса – несмотря на присущий ей истеричный темп и «скандальный» характер – отягощена примитивизмом и тупостью. Она практически не играет никакой роли с точки зрения внедрения и утверждения результатов упомянутых выше социальных научных исследований (отечественных и особенно западных), раскрытия свободных территорий для мышления и укоренения характеристик подобных территорий в обществе. Что, в свою очередь, приводит к полному ограничению и уплощению (если не сказать – к имбецилизации) общественного кругозора. Иначе говоря, превращает народное сознание в продукт существующих в Грузии идеологий (политических, религиозных), внутри которых нынче просматриваются лишь бледные тени наших бездарных политиков и горе-«святых отцов»: тени – высокие, низкие, упитанные и набравшие веса, худые и т.д.

В столь обанкротившемся сознании реальность может существовать лишь относительно таких теней (!). Формирования индивида не происходит, единственный и уникальный шанс любого человека – его собственная жизнь – переполнена некачественным материалом и становится жертвой всяческого его пережевывания, распушивания и скручивания. Худшую перспективу – как для человека, так и для нации – трудно себе представить. И в то же время у нас на руках нет ничего кроме этой карикатуры на экзистенцию. Политическая оппозиция-позиция – это иллюзорная палка о двух концах (ведь еще в 50-е годы Парсонс возвестил о том, что общество является саморегулирующейся системой). Чем больше претензия на обладание истиной у утвердившегося среди нас примитивного идеологического дискурса, тем уже становятся общие параметры истины как таковой – поскольку само ее понятие в грузинской ментальной реальности отождествляется исключительно с принятием позиции одной из сторон в дихотомной паре – и такова действительная судьба любого черно-белого общества.

Если в обществе отсутствует хоть какой-либо скептицизм, то всякие разговоры о его культурности излишни. Медиа же, не стоящие на платформе скептицизма и которым не присущ отвлеченный взгляд на вещи, даже будучи действенной, способны нанести обществу вред, граничащий с криминалом.

Неожиданные, благородные или остроумные ходы, оригинальное мышление, способное вызволить грузинскую политическую мысль из оков своего схематичного существования, до сих пор не только не наблюдается на практике, но в нем пока даже не ощущается потребности. Поскольку все то, что у нас ценится и признается, соответствует хайдеггеровским Das Man-овским стандартам (для типа сознания, полностью ограниченного фиксированными во внешнем мире и привнесенными извне ценностями), для выдвижения на передний план нового мировоззрения не остается ни малейшего шанса.

Как художник я могу добавить к описанной выше карикатуре еще один штрих: эстетические стандарты нашего общества – особенно после девятилетнего краха в области вкуса – достигли такого уровня невменяемости, что даже не подлежат обсуждению.

Грузинские медиа совершенно слепо следуют в хвосте упомянутой ситуации (карикатуре) и оказывают вассальную помощь примитивным (в основном лежащим за пределами морали) стратегическим/тактическим манипуляциям данной суррогатной политической реальности.

 Два лагеря наших медиа делятся на три позиции:

В одном лагере – политически ангажированные медиа, «честно» занимающие сразу две позиции – позиционную и оппозиционную, во втором – лагерь государственного подчинения, позиция которого состоит в ее отсутствии, поскольку от него «строго-настрого» требуют «незаинтересованного» (полный абсурд!) отражения фактов – как будто подобное возможно, а журналисты являются всего лишь роботами. (напомню выражение Ницше: «Реальности не существует – существует только интерпретация»). Как видим, обобщенного, общеаналитического и, в особенности, скептического взгляда на вещи и в помине нет.

В общем, медиа дает зеленый свет всем политическим манипуляциям, и не видно силы/зоны, которая этим манипуляциям угрожала бы дестабилизацией и деконструкцией с общеморальной точки зрения – под строгим надзором категорического императива. Но почему?

После нашего отказа от социализма, никому (даже нашим уважаемым диссидентам) так и не пришло в голову поставить вопрос об анализе этических норм при рассмотрении поступков людей (наказание тут никак не подразумевается!), становившихся коммунистами даже накануне этого отказа. Всем было известно, что в основе этого их деяния не лежала никакая идейная мотивация, и она диктовались чистой воды карьеризмом – хотя в те времена закрытие глаз на сделки с совестью в обмен на «благосостояние» для грузин считалось абсолютной нормой... И эту норму пока что никто и никогда не ставил под сомнение. Т.е. никакого лечения этого древнейшего и самого аморального недуга не проводилось – тем более что его так никто и не вербализовал.

Одним словом, на первом месте – я любимый, затем – жена и дети, потом – родня, дальше – родная речь и родина, еще дальше – мораль и этика... Такова общепринятая норма грузинской жизни.

Социалистическое государство само по себе являлось «овеществленным категорическим императивом» – так было принято, и потому разработка связи этого понятия с жизненными ситуациями не считалась необходимой: моральное/этическое совершенство подразумевалось в психологии страны априори – считалось, что Советский Союз нуждается только в частичных улучшениях (что осуществлялось силой закона – точно так же, как  впоследствии уже в свободной Грузии), а в целом советский организм воспринимался как воплощение морали. Советский монстр именно таким образом упразднил ответственность индивида перед самим собой и обществом, заставил его забыть, что характер морали подразумевает и вечное ее исследование. Никто не ставил перед собой самые общие и болезненные по отношению к собственной совести требования. Так что мы этому не обучались. Так мы никогда не жили, продолжая и сегодня жить по-старому, согласно изречению «Приладим жизнь к себе, и приладимся к ней сами» (или «Ты – мне, я – тебе»). Вот так история заставила нас приноровиться к этой болезни-невидимке.

А теперь – об одном интересном феномене.

Во времена мжаванадзевской «оттепели», в Тбилиси 60-х годов прошлого века, в создавшихся тогда обстоятельствах и среде, в некоей социальной группе объединенных по территориальному принципу людей произошло оформление исключительно интересного и оригинального явления: проявления параллельно с номенклатурной элитарностью весьма своеобычной формы гражданской самоидентификации, самосознания и самоуважения с претензией на элитарность, спонтанно получившей совершенно приоритетный псевдостатус в грузинском обществе. Иными словами, в грузинском/советском пространстве (ввиду отсутствия в нем признанного диссидентского корпуса) у партийной доминанты на монополию в вопросах истины и разума появилась параллельная альтернатива в виде необычного социального феномена, носившего «символично-духовно-кулуарный» характер. Данный круг тбилисцев выработал специфичный психологический модус: безболезненную и компромиссную кондицию морального существования, т.е. приватно/камерную совесть (или бессовестность), принявшую – с точки зрения человека, стоящего перед неким вызовом (или перед его отсутствием) – особенную, салонную форму. Именно в отношении упомянутой формы и был зафиксирован горделивый эпитет «вакинская».

В условиях того режима данная, выразившая себя в виде компромисса между совестью и разумом, форма очертила в грузинской психической жизни, применяя термин психоаналитического характера, территорию «безропотной зоны». Эта кондиция исключала всякий эмоциональный или  интеллектуальный риск (так же, как и риск, связанный с личными обязательствами), и представляла собой скрытую за серьезными профессиональными или иными качественно важными требованиями значимую реальность. Эта кондиция практически сыграла роль гиммика (уловки) и установила национальную монополию на «приоритетно-доминантную» ауру. Эксплуатировавший влияние этого гиммика социальный круг вовсе не являлся грузинским вариантом тогдашней русской интеллигенции. Русская интеллигенция претендовала лишь на сознательность, в то время как грузинские понятия «Ваке» и «вакинец» претендовали на полноценную духовно/качественную доминацию, неприкасаемый авторитет и полную самодостаточность/самолюбование в масштабе всей страны.

Вакинец мог быть коммунистом, «дельцом», режиссером, музыкантом, писателем, поэтом, художником (только не рабочим или крестьянином!), но главным и наиболее эффективно утверждавшим его общественный статус определением было «вакинец» (в чем и проявлялся его гиммический характер).

Как уже отмечалось, оформление этого феномена произошло в мжаванадзевский период, когда у определенного круга тбилисцев возникло чувство защищенности и экономической стабильности. Обусловленное этим стремление к самосознанию и самоопределению в условиях того режима создало пограничный тип «интеллигента-потребителя». Тип компромиссного, выборочно (беззаботно) эрудированного и свободного от Эроса потребителя декоративной стороны сексуального дискурса, мягкой/теплой хваткой  утверждающего собственный приоритет. Одним словом, странное и курьезное  образование – «Птибуржуа советикус георгиан»!

В отличие от Запада, где самодостаточный «птибуржуа» – всего лишь чистой воды потребитель без особого представления о своей значимости, в нашем случае «вакинец»  явился пред нами в роли знаменосца совершенно полноценного порядка существования.

Таким образом, в нашем обществе определения «Ваке» и «вакинец» безальтернативно эксплуатировались для обозначения статусов «наилучшего» и «незаменимого». До такой степени, что возможность возникновения в Грузии лучшего социального типа даже не подлежала рассмотрению.

В то время отождествление того или иного человека с его партийностью ассоциировалось с бескультурьем. Поэтому элитарная монополия «вакийской институции» на культурность в определенной мере оказывала психологическое влияние и на партийную элиту,  хотя ей не только не противостояла, но и вступала с ней в частичный альянс. С одной стороны, это явление в некоторой степени носило признаки космополитического «модерна», так как с одной стороны никак не пересекалось с грузинскими традиционными «байятами» и ограничивалось весьма сдержанными и рациональными знаками уважения к народной культуре и этнически-традиционному началу, а с другой – не боготворило историческое прошлое (умеренно относилось к православию, Пиросмани и к «Витязу в тигровой шкуре).

Это была не экзистенциальная реальность, а реальность, основанная на приоритете признаков – а такая всегда ассоциируется с «cool» («прохладцей») и всегда подразумевает наличие рационально сбалансированного образа жизни. Для Ваке Запад (поддерживать с которым реальные отношения было небезопасно) был всего лишь территорией, пригодной для утверждения своего приоритета через извлечение/добычу культурных «топ»-признаков (разумеется, в своем понимании). Т.е. Ваке эксплуатировало лишь культурные признаки (темы, топики) Запада («инспекторы», «батены», «везе рипорты», «калас-паваротти», «антика-ренессансы» и т.д.). Иной интерес у Ваке к Западу не проявлялся. «Ваке» оказался самодостаточным (и созданным для самодостаточности) социальным феноменом, в пределах которого сама идея «преодоления/борьбы» в любой ее форме полностью и однозначно исключалась.

Столь специфический и охваченный стремлением к балансу тип сознания кастрирует все, что было ценой мук и самоотверженности достигнуто мировой культурой, и придает этим достижениям  лишь потребительско-эстетические значения. Все существующие в окружающей среде морально-этические и социальные проблемы также переводятся в эстетическое пространство, реагирующее на них в форме эстетических жестов (норм салонной жизни).

Данный вид сознания вышел далеко за рамки простой характеристики, присущей одному из городских районов, и под ним стал подразумеваться тип сознания, находящегося в состоянии элитарного баланса/колебания/стагнации с городским обществом в целом.

Подобный тип сознания не подразумевает и не требует наличия индивидуальной морали и никак не пересекается с категорическим императивом и его драматичными требованиями.

Вот так и породило понятие «Ваке» свой знаково/ауратический феномен «современного грузина с идеальным статусом», сыгравшего в определении будущих форм грузинского сознания огромную и, как нам уже известно, весьма драматичную роль...

Моральное сознание этого круга людей напоминает вариант морального статуса «королевского двора», согласно известной аррогантной формуле: в своей среде я,  безусловно, самый лучший, поэтому моральная правота является моим естественным свойством, правильность моих действий подразумевается сама собой, и никому не дано желать или мочь совершить нечто лучшее для общества, в котором я нахожусь.

То, что свобода – не кондиция, а бесконечный процесс усилий, наверное, в ходе тяжкой практики нашей собственной истории уже осознано нами. Умный учится на чужом опыте, глупый – на собственном. Но что представляет собой человек, который не способен учиться не только на чужом, но и на собственном опыте?

Вы, конечно, можете доверять экспертам в их рассуждениях и выводах, но еще больше им следует доверять в их сомнениях и скептицизме. Сегодня для грузин спасителен только скептицизм – простодушный, наивный, порожденный тем преисполненным исторических стереотипов сознанием, которое оставлено нам в наследство свободным от ответственности (безответственным) прошлым!

Таким вот образом, без персонального открытия внутри себя персональной совести, продолжили мы свое спокойное существование и в новой, «свободной» Грузии. Поэтому в том, что приключилось с националами, нет ничего удивительного – ибо от произраставших на таком фоне ничего иного и ожидать было нельзя. Нация не обладала живой, дискурсионной формой категорического императива – в это направление никто и не вглядывался.

Михаил Саакашвили весьма своеобразно, как с противником, боровшийся и с утвердившейся в Ваке суверенной аурой социальной приоритетности, в психологическом отношении и сам оказался под полным влиянием концепции «идеального безальтернативного типа, т.е «вакинца»), и его партия также искренне и простодушно носила в себе ощущение статуса этой безальтернативности. Они также испытали на себе «органичное» влияние исторического (и описанного нами выше) принципа: «на первом месте – я любимый». Как раз из-за таких, неосознанно полученных по наследству (без способности к самокритичности/самоанализу) психологических уродств оказались они в той морально-этической ситуации, которую сами и создали. Тот факт, что Саакашвили считал себя авторитетом на всех без исключения территориях (культура, строительство и т.д.), служит  доказательством наличия этого горе-исторического стереотипа в его сознании.

Фактом является то, что этот выработанный в длившихся десятилетиями трениях с советским сознанием архетип «Ваке» все еще никак не подпадает под процедуру дестабилизации, и его деконструкция никак не удается. Матрица «вакинского культурного самосознания» – т.е. ограниченное сознание культурной самодостаточности – остается неколебимым идеалом грузинской культурной социальной личности, укорененным в глубинных слоях грузинского подсознательного (даже среди грузинских мыслителей).

«Ощущение полноценности (совершенства)» (для открытых ситуации это абсурд чистейшей воды) становится опасным и действительно трагичным в условиях демократии и, тем более, при обладании властью, так как формула такова: «полноценный» («совершенный») имеет право на совершенно свободные действия – его личные интересы полностью совпадают с интересами государства и нации, они неотличимы друг от друга. А следование таким концепциям всегда приводит к совершению судьбоносных ошибок!

Гипотетически националов не в чем упрекнуть – достойно упрека то, что сбило у нас, грузин, вытекающий из категорического императива ориентир, затупило наше сознание и породило множество суррогатных общественных механизмов «вакинского» типа: нами не осознано даже главное преступление социализма – ненужность совести!

Совесть – как наиболее обобщенное понятие и принцип – не входит в круг интересов прессы, не исследуется ею при освещении происходящих вокруг нас событий (фактов). Криминальные акты, клевета, ложь рассматриваются только применительно к закону (в качестве ажиотажного рычага). Освещение и расследование криминальных дел проводится нашими медиа только «желтым способом» – для сенсации и получения соответствующих дивидендов, а не для их обобщения во имя выявления трещин в нашей национальной совести и создания возможностей для их заделки. Тестирование пробы качества национальной совести не стоит на повестке дня, пресса не берет на себя обязательств по защите общества от совершаемых по ту сторону совести политических манипуляций, они не являются предметом ее расследований. Короче говоря, все направлено на развитие спектакля, а не на оздоровление его сценария или на то, чтобы плохой спектакль наконец завершился.

Если совесть в Советском Союзе подменяла система, то у нас ее подменяет опирающаяся на закон прибыль.

Функцию категорического императива, т.е. отношения духа к определяющей его состояние высоте, грузины и сегодня подменяют мертвым механическим процессом следования традиционным адатам и правилам – и живут подобно тому, как живет деревня в фильме «Древо желаний».

Статья для публикации подготовлена при поддержке регионального представительства фонда Генриха Белля в Грузии. Взгляды и соображения, высказанные в ней, могут не совпадать с воззрениями фонда.